Осмотр женщин в сизо. Южная Осетия: «Медосмотр в тюрьме мы не проходим, потому что наших врачей уволили” В. – Что они делают с волосами

Всем добрый вечер, роды мои были первые и сразу адекватно описать их сложно, созрела я до этого только через 11 месяцев. Под кат не убрать с телефона, модераторы уберите пожалуйста. Беременность моя протекала в принципе хорошо, токсикоз правда мучал долго, ну и отеки в конце беременности. Итак начну с того, что шла 38 неделя моей беременности, было тяжело ходить, дышать, короче тяжело было все, даже пальцем на ноге шевелить...

"У нее было сердце"...

Я с ранних студенческих лет усвоила, что врач - это человек без границ. Помню огромное впечатление, которые произвели на меня книги Германа. Я почему-то тогда решила, что именно таким должен быть врач. Вернее не так. Врач. Именно Врач. С большой буквы. Всегда! И этот всепонимающий, всепрощающий человек, всегда выше будничной низости, грязи, подлости, имеющий мудрость смириться с неизбежным - для меня этот образ свят. И непоколебим. С этими убеждениями я вышла из университета, потом из интернатуры. И каждый день захожу...

Я сюда приехала впервые, на взрослую зону. Первый раз меня посадили в 14 лет. Там меня было действительно за что посадить, я обворовала бухгалтерию в военной прокуратуре и директора фирмы. Мне сразу дали три года.

В. - У вас семья есть?

О. - У меня только мама, больше никого нет.

В. - Мама это не так уж мало. Какие у вас с ней отношения?

О. - Раньше у нас с ней были хорошие отношения, все у нас было хорошо, только вот мы не понимали друг друга. Я не могла раскрыться, не могла ничего сказать. Она никогда меня не понимала. Когда я ей скажу правду, она мне не верит и ругать меня начинает. Когда я ей что-то совру правдоподобное, она мне верит. Я ей боялась что-то сказать, если что-то у меня случилось или что-то на душе, потому что я думала, что она меня не поймет, начнет ругать или бить начнет; за воровство она меня била...

В. – Почему вы воровали? У вас было желание какую-то вещь получить или непреодолимая склонность? Вы с ранних лет воровали?

О. - Да, я этого не помню, но мне мама сказала, что я с садика начала воровать. У меня мама 10,5 лет ходила коком на судах, у нас все практически было. Мама всегда говорила, что она не знает, чего мне не хватало. У нас дома и игрушки всегда были, и потом мы переехали жить в коттедж, это двухэтажная квартира в деревне, где мы сейчас живем.

“И природа была около тебя, и фрукты, и овощи, все около тебя всегда было, но тебе постоянно чего-то не хватало. Началось все у тебя с садика. Однажды ты принесла из садика игрушку домой. Я тебя спросила: - Настя, откуда эта игрушка. А ты на меня смотришь и говоришь: - С садика”. Мама меня спросила, зачем я ее принесла, а ей ответила, что эта игрушка мне нравится. Я это не помню, но это мне рассказывала мама. Мама сказала, что она меня ругала, и я не стала ничего носить домой.

Потом, когда я стала старше, мама мне сказала, что у меня сколиоз и мне нельзя кататься на велосипеде. “Ты очень хотела кататься на велосипеде, я обещала тебе купить, но врач запрещал кататься”. А я своровала у соседей велосипед и стала кататься, а потом выбросила его. “Дальше ты начала воровать деньги. Я что-то не могла тебе купить, а тебе надо и все. Я никак не могла остановить, ругала. Все тебе покупала, а ты все равно идешь воровать, все равно тебе надо”.

В. - А второй раз как вы попали?

О. - Были такие обстоятельства, даже не знаю... Когда я совершила первое преступление против директора фирмы в 1996 г. Меня тогда посадили, я у него взяла 8,5 млн. И когда я освободилась в сентябре 1998 г., мне было 17 лет, я приехала домой, а примерно через неделю к нам пришли люди, которых этот человек нанял... Меня дома не было, я была у знакомых, у которых я работала, они торговали... Мама позвонила по телефону и сказала, чтобы я приехала домой, т.к. дома проблемы. Я приехала домой, а мама лежит. Я спросила, что случилось. Она мне рассказывает, что подъехали два человека на красной машине, избили ее, приставили ножик к горлу и сказали: “Если деньги не отдаете - все”.

В. - А деньги где?

О. - А деньги уже давно потрачены. Я их потратила, покупала вещи, друзьям деньги давала, водила их в кино, в город ездили, гуляли, на машине катались... Так все деньги и истратила. Мама сказала, что не знает, что делать, они приедут второй раз. Я сказала, что надо обратиться в милицию, так как в суде нам говорили, что денег с меня взять нельзя, мне 14 лет. Мама сказала, что “это мы так думаем, а люди думают совсем по-другому”. Мы не знали, как достать деньги.

У меня есть знакомые, у которых можно было взять эти деньги, но их потом придется отдавать и снова возникнут проблемы. И получилось так, что я начала воровать опять, чтобы деньги вернуть, потому, что мама никак не соглашалась, чтобы мы сообщили об этом в милицию. Я хотела, чтобы она сняла побои, у меня много друзей, которые работают в милиции. Есть знакомые у меня и в охранной фирме, я могла даже и туда обратиться, но нужно было согласие мамы, ее заявление, ее побои, но она не соглашалась. Я пошла к ребятам, они сказали, что могут многое сделать, например, дома магнитофон поставить, дать деньги и их возьмут уже на улице с деньгами. Они все бы сделали, но, если мама против, что поделаешь?

Я знала, что если я пойду к людям, которые торгуют наркотиками, если я займу у них, то мне придется или вовремя отдать (а где я их возьму вовремя?). А то “включают счетчик” и плати вдвойне, например. Я снова стала воровать и попалась.

В. - Сейчас у вас какой срок?

О. - Меня посадили в 17 лет, мне до сих пор 17 лет. Мне дали 3 г. 6 мес.; 6 мес. я отсидела, а 3 г. мне осталось. Мне могут дать отсрочку при одном условии, если мама напишет справку, что она возьмет меня на поруки, а мама мне вообще не пишет. Я не знаю почему.

В. - А с ней все нормально, ее не уничтожили эти люди?

О. - Нет, мы сделали запрос, чтобы узнать, что там дома.

В. - А вы сами не пишете, Настя?

О. - Я маме написала за месяц 3 или 4 письма. У меня есть рабочий телефон мамы, но я не знаю работает ли она на старом месте.

Я не знала, что я беременна, когда села. Отец ребенка там, у него семья, дети тоже. Ему 32 года. Меня посадили 20 января, через 7 недель я увидела, что у меня нет месячных...

В. - Куда вас посадили? Вы в Архангельском СИЗО сидели?

О. - Да, на Попова. Я обратилась к гинекологу, он меня посмотрел и говорит: “Девочка, ты беременна”. - “Как беременна?!” - “Да, ты беременна”. - “Этого быть не может, как это я могу быть беременна?!” Я ему все рассказала, а он сказал, что у меня 7 недель беременности и чтобы я каждый месяц ходила к нему проверяться.

В. - Вы написали маме, что вы беременны?

О. - Да, я писала, но ответа нет.

Я хотела на тюрьме сделать аборт, т.к. я знала, что мне 17 лет... Мне надо было как-то с мамой... Она писать перестала. Я когда к следователю ходила, я ей звонила, мы с ней разговаривали, все было нормально. А когда я написала в письмах, что я беременна, она отвечать не стала. Я написала маме сколько сроку мне дали... Я хотела сделать на тюрьме аборт, мне врачи сказали: “Да, мы тебе сделаем аборт, т.к. ты несовершеннолетняя мы тебе обязаны сделать. Тут даже согласия родителей не надо”. Спросил сколько уже недель, сказал, что повезут меня на следующей неделе. Они тянули время и дотянули до того, что стало у меня 12 недель. К нам приходит на тюрьму прокурор и я чувствую, что они делать аборт не собираются. Я сказала это прокурору...

В. - Вы ребенка будете воспитывать?

О. - Да, сейчас я думаю, что хорошо, что я не сделал аборт и даже рада...

В. - Почему?

О. - Мне кажется... Даже не кажется... У нас с мамой натянутые отношения всегда. То, что мы живем вместе в одной квартире, общаемся, едим - это ничего не значит. Мне хочется более близкого отношения, пообщаться по душам, а я не могу ей что-то сказать, потому что она меня не поймет.

В. - А вы думаете, что ваш ребенок вас поймет?

О. - Нет, мне хочется, чтобы у меня было что-то близкое, свое, вот я хочу ребенка.

В. - Настя, вы освободитесь и у вас снова будут материальные проблемы?

О. - Я уже думала обо всем. Я хочу устроиться к нам в магазин на работу в деревне.

В. - Вас возьмут, зная, что вы воровали?

О. - В свой магазин (у нас сосед работает там) он возьмет, потому что он сам сидел. Он, правда, сидел за убийство много раз.

Я буду все делать, но я не буду воровать, это я уже знаю на 100%. Я не буду воровать, не буду грабить никого, не буду вымогать... Буду стараться сама заработать. И ребенка, которого я жду, уже 7 мес., я его не отдам, как делают некоторые...

В. - А куда отдают?

О. - Мне рассказали, что в детдом отдают.

В. - Т.е. отказываются от материнских прав?

О. - Да, отказываются. Просто-напросто, как я поняла, они освобождаются и бросают своих детей. Выходят за ворота и тут же бросают. Большинство не забирают.

В. - Не забирают? Вот эти мамочки, которые сейчас празднично фотографируются со своими младенцами, потом не заберут своего ребенка? А куда детей отправляют? В детский дом? И много таких случаев?

О. - Да, а вам разве не рассказывали?

Да, здесь много было случаев таких. Женщина одна освободилась, клялась, божилась, что никогда своего ребенка не оставит. Приехала во Владимир и на вокзале оставила ребенка. С вокзала звонят сюда и выясняют, и просят забрать назад ребенка. Его и привезли назад сюда. Были такие случаи. Кроме того, были такие случаи, когда они прямо здесь выходили и тут же отказывались от ребенка.

В. - Вы считаете, что для большинства женщин ребенок просто нужен для ослабления режима?

О. - Я думаю - да. Для этого и чтобы быстрее освободиться. Мне кажется, что для этого оставляют детей. Я нахожусь в одной комнате со всеми мамочками. Я практически там ни с кем не общаюсь. Они взрослые женщины, некоторые много раз сидели. Я не понимаю их вообще, я сидела на малолетке, там все по-другому. Если я что про человека думаю, то я это ему в глаза и скажу. А другие тут так не делают. Они говорят за глаза, переврут 300 раз и у них завязывается драка. Они дерутся. У них даже сегодня была драка из-за сигареты. Это мамочки?! Это - позор, а не мамочки! Раньше, как мне рассказывают девчонки, которые по 3-4 года сидят, что мамочек вся зона уважала, а сейчас этих мамочек вообще не уважают, потому что они сами так себя ставят. Они дерутся из-за сигареты, они сплетни распускают непонятные, они детей бросают. А раньше мамочка пройдет - сразу видно, что это мамочка: умытая, чистенькая, порядочная. И поговорить с ней приятно, сами девчонки рассказывают, а сейчас, говорят, на них даже внимания не обращают. Есть несколько человек, конечно, и все.

В. - Кого вы, например, вы знаете?

О. - Я знаю Катю Б. Она никогда не бросит своего ребенка.

В ДМР она с кем-то с санчасти поругалась из-за того, что она начала купать ребенка, а ей сделали замечание. Но она знает, что она правильно делает и понесла там: “это не ваш ребенок, это мой ребенок, я знаю правильно и буду так делать”. Ну, те вызвали милицию, “дубачков”, как их называют. Вбегают две женщины с дубинками, а Катька и говорит: “Вы на мамочку с дубинками?! Я что-то неправильно делаю?!” Я с Катей много общалась и от других людей слышала: она никогда своего ребенка не оставит. С ней ругаешься, например, и если скажешь ей, что “ты на 100% сдашь ребенка”, она готова тебе здесь же голову оторвать. Такой она человек.

Если они бросают детей, то детей вообще рожать не надо, а надо делать аборт.

В. - Я хотела бы узнать о вашем собственном опыте в СИЗО. Были ли у вас такие случаи, когда с вами жестоко обращались?

О. - В этот раз я была беременна, и они не имели права посадить меня в боксик или в карцер. Если они меня куда-то возят, то они могут посадить меня в “стаканчик”, где есть сидение, но больше никуда. Я была в очень плохих отношениях с одним человеком из охраны. Я знаю этого человека по первому сроку, и по второму сроку, и по воле я его знаю...

В. - Кто этот человек?

О. - ДПНС, я его данных не знаю. Когда я ездила к следователю или еще куда-то, он мне почему-то постоянно на смену попадался. И тут он меня садит в карцер.

В. - За что?

О. - Он должен меня вести к следователю. Он должен меня посадить отдельно от женщин, т.к. я малолетка, он меня должен посадит в “стакан”. Он меня вместе со всеми этими женщинами садит в боксик, это даже не карцер, это такой вот круг, в котором все как рыбы, как селедка в бочке. Он нас туда поставил. Я чувствую, что душно и пахнет там. А еще идет такая чувствительность, все чувствую, а там еще курят, сразу 10 человек. Я стучусь и говорю: “Дежурный, подойди к камере”. Он подходит и его прошу, чтобы он меня посадил в “стакан”, т.к. мне тяжело. Он говорит: “Вот смены поменяются, вот тогда тебя и переведут и еще не известно - переведут ли”. - “Знаешь, я скажу главному врачу...”

В. - А проводится ли при возвращении из суда гинекологический досмотр у женщин?

В. - Вы слышали о таких вещах?

О. - Я о таких вещах даже не слышала. Я точно это знаю, т.к. со мной много женщин ездили в суд и никогда такого не было.

В. - А здесь вы о таких вещах слышали?

О. - Нет. Но здесь была одна девочка, которая здесь давно сидит и она меня ругала, когда я писала этот ваш тест. Она мне говорила: “Ты что администрацию защищаешь?! Ты же все врешь!” - “А что я могу написать, если про эту зону я ничего не знаю?” У нас в малолетке, где я была, все было по правилам, как положено. Правда, здесь ко мне тоже никто не относится плохо, потому что я к другим хорошо. Она говорит: “Дура, здесь столько случаев бывает! Избивают, наручниками привязывают...”

Людмила Д., 26 лет:

В. – Подвергали ли вас гинекологическим досмотрам в СИЗО?

О. – Да. Когда на тюрьму переводят нас с КПЗ там есть медицинский осмотр есть.

В. - А когда вы возвращаетесь с суда или едете на суд?

О. - А у нас суд в Александрове...

В. - Но вы же из СИЗО выезжаете?

В. - Внутри СИЗО?

О. - Из СИЗО выходим, там рядом...

В. - Когда вы выходите и возвращаетесь, вас обыскивают?

О. - Обыскивают.

В. – Проводят ли гинекологические обыски?

О. - Нет, этого не делают, это точно. Я об этом никогда не слышала и со мной такого не было.

В. - С вами не было, но вы были беременны?

О. - Да, была беременна.

В. - А не беременных женщин обыскивают?

О. - Там гинекологического кресла-то нет.

В. - Но это же можно делать и без этого кресла?

О. - Я о таком не знаю, никто не рассказывал.

В. - А рожали вы здесь?

О. - Здесь. Здесь условия очень хорошие.

В. – В СИЗО вы были беременны? Вы находились в общей камере?

О. - Да, у нас камера была на 10 чел. Двухъярусные койки.

В. - Сколько вам разрешали гулять?

В. - А вы знаете, что беременные могут гулять без ограничений?

О. - Да, знаю, но они этого не делают.

В. - И про “реснички” вы знаете, что их нельзя на окнах у беременных?

О. - Да, знаю.

В. - Но это особо вас не напрягало?

В. - Вы одна там были беременная?

О. - Да, я была одна беременная и женщин с младенцами у нас не было. Если ты беременная, то после суда через 7 дней, по-моему, отправляют сюда, на зону.

В. - Т.е. у вас там более или менее нормальные были условия?

Александра Р., 28 лет:

В.- Расскажите об обысках в московском СИЗО,

О. - В лучшем случае просто заставляют снимать трусы, разворачивать, если есть, подкладные пеленки или выбрасывать их тут же...

В. - Вы были беременны?

О. - Да, пока на ранних сроках, пока у меня было меньше шести месяцев беременности, меня заводили в отделение и заставляли приседать, пока не было большого живота, раздвигать ягодицы, подкладные пеленки разворачивать. Или заставляют разворачивать при них или выбрасывать в бачок.

В. - А на гинекологическом кресле вас не смотрели?

О. - Меня нет, но я сталкивалась с этим: девочки из камеры рассказывали. У нас был случай в 201 камере. Не помню фамилию, Марина какая-то... Ее даже избили за то, что она отказалась, но она действительно везла эти малявы, записки... Она отказалась лезть на гинекологическое кресло и ее избили, и гинеколог смотрел ее прямо на кушетке... В камеру ее привели поздно, заполночь...

В. - Ее смотрел специалист, врач?

О. - Я даже не знала, кто там смотрит... Ну, да, судя по всему. Акушерка, которая на сборке находится...

В. - Вас досматривала акушерка, когда вы возвращались с суда?

О. - Нет, это были просто контролеры...

В. - Но на сборке всегда есть акушерка?

О. - Ну, да, там при поступлении... Ну как - всегда? Я не знаю, есть ли там постоянно... Они же там дежурят при поступлении, потому что осматривают тех, кто приезжает... Про кресло я не знаю, кто смотрит: акушерка или нет. А так осматривают обыкновенные работники. По меньшей мере, это просто унизительно.

В. - Знаете ли вы что-нибудь о бритье головы?

О. - Я туда заезжала в сентябре, но меня не брили. У меня чистая голова была. Нас было человек восемь в карантине и из них человек пять побрили.

В. - Т.е. это были вшивые?

О. - Не знаю, но они говорят, что нет. Две из них на вид были опрятные девочки.

В. - Могли их постричь просто из-за хороших волос?

О. - Могли из-за волос... Потом я слышала на Шестом изоляторе и на Бутырке, что стригут за плохое поведение. Ведешь себя слишком дерзко, грубишь им, хамишь... Ведь привозят же, в основном, вечером, на ночь, всю ночь на сборке проводишь, там они и стригут.

В. - А про избиение дубинкой?

О. - Я сама это испытывала на Бутырке, с 1995 по 1997 годы, когда еще Шестого изолятора не было.

В. - По сравнению с Бутыркой Шестой изолятор вам кажется более терпимым?

О. - Да, несмотря ни на что, условия содержания, конечно, намного лучше, ну, не то, что бы намного, но нас тут слушают, рты раскрыв, что чисто и все, кто был транзитом на нашей тюрьме, говорили, что готовы там просидеть весь срок. Нас привезли сюда на Владимирский централ, мы тут пробыли меньше суток: вечером привезли и утром увезли. Мы там обалдели, когда нам показали эту камеру, мы сказали, что не пойдем туда после Шестого изолятора, мы такой скандал устроили. С детьми ехали, а я беременная была...

В. - Вы этого ребенка заберете?

В. - А как вы будете одна воспитывать детей?

О. - Дети от одного отца. Двое - да, а эта нет.

В. - Он вам помогает все-таки?

О. - Первый муж помогает.

В. - Вы вырастите этих детей?

Марина Т., 30 лет:

В. - Вы расскажите, как это происходило?

О. - Мы с девчонкой выпивали и пошли с ней вместе с ней домой, где она должна была вещи посмотреть. А этот дом был уже под снос, его сносили. Пошли туда и нас в этом доме задержали...

В. - Кто задержал?

О. - Милиция. Там воровали в этом доме, там все уже вынесли, только оставались те, кто не выселился. Милицию туда посадили, чтобы они караулили, чтобы люди не воровали. Мы туда пришли, а они спрашивают: “Чего вы сюда пришли?” - “Вещи свои посмотреть, мы здесь жили”. - “Половину комнат обворовали, двери выбили... Давайте, садитесь в машину”. И нас увезли в медвытрезвитель. Потом эту-то девчонку забрали, она грубила, а я нормальная была. Ее забрали и в камеру посадили. Потом какой-то пришел (не знаю, откуда он меня знает) и говорит: “А ты что тут делаешь?” - “Ничего”. - “Пойдем со мной”. Завел меня в какую-то комнату и говорит: “Посиди, я сейчас приду”. После этого заходят двое и говорят: “Давай, раздевайся”. - “Чего я буду раздеваться?” - “Вас задержали, вы пьяные...” - “Какая я пьяная?!” - “Давай, давай, раздевайся”. - “Я не буду раздеваться”. Потом один ушел, и я минут 20 сидела там одна, потом пришли еще трое и говорят: “Надумала раздеваться?” - “Не буду я раздеваться”. - “У нас положено раздеваться и сдавать вещи”. - “Я не буду”. Я сидела, двое залетели, начали меня раздевать, хотели меня изнасиловать, я говорю: “Отстаньте, не трогайте меня!” - “Сейчас мы тебя просто-напросто трахнем и все”. Короче говоря, меня немного побили, я с синяками вышла оттуда, но не изнасиловали.

И в КПЗ в Кинешме я сидела, когда первый срок меня забрали в 1995 г. Мы сидели с девчонкой, она курить у них просила, ей не дали. Ее увели, потом привели: она вся избитая, ее изнасиловали там, она мне рассказывала. Это было в 1995 г. Девочке этой было около 30 лет.

В. - Ее забрали надолго?

О. - Да, наверное, час не было.

В. - Почему вы решили, что она изнасилована?

О. - Она мне рассказала, что ее изнасиловали, она ревела, не могла вообще разговаривать, даже трясло ее.

В. - И кто это? Сотрудники милиции?

О. - Милиция.

В. - Вы пишете об абортах и беременности, о том, что можно сделать платный или бесплатный... Это где вы узнали?

О. - Я в этот раз в Кинешме сидела, там ходили и спрашивали: будешь аборт делать или рожать? Одна девчонка у нас хотела аборт делать. Ей сказали: “Давай, плати деньги, пиши родственникам, тогда сделаем, а так не сделаем”.

В. - Только за деньги?

В. - Вы пишете, что без наркоза можно и бесплатно аборт сделать в СИЗО?

О. - Да, без наркоза.

В. - И для этого никаких особых разрешений не надо?

В. - Вы по какой статье?

О. - Статья 158. Мне еще год и 10 мес.

В. - А ребенку сколько?

В. - Вы кормите грудью?

В. - Вы при этом курите?

О. - Я курю мало. Я второй срок сижу, первый срок как-то еще не очень, а второй срок я не могу. На меня стоит крикнуть, я не могу, я прямо реву, у меня нервы не выдерживают.

Татьяна С., 25 лет:

В. - Расскажите о своей жизни в Московском СИЗО №6.

О. - В одной камере у нас все доверяют друг другу, мы все вместе смотрим за детьми, у нас нет такого: один упал - пусть упал, это не мой ребенок.

В. - В камере нормально?

О. - Да. У моего ребенка постоянно живот болел. Мы приехали из больницы, ребенок приехал из больницы и не давал никому спать. Все с ним по очереди гуляли, потому что я тоже спать хочу, я не высыпалась с ним, постоянно он кричит, всю ночь не спит, а в 6 часов утра засыпает. Вот мы ему спать не давали, чтобы ребенок в норму вошел, а то он попутал день с ночью и орал постоянно. А лекарство выбить у администрации- проблема.

В. - Т.е. там проблема с детским врачом?

О. - Да. Она приходит один раз в неделю и то, если пишешь заявление постоянно. Она должна каждый день приходить и смотреть всех детей: как ребенок дышит, как себя чувствует. Этого нет.

В. - А вот “реснички” на окнах чувствуются? Там солнце не попадает...

О. - Да. Они сказали, что правила не нарушают. А что доказывать? Мы же не знаем правил, нам же никто не дает нам.

В. - А вас досматривали, когда вы возвращались в СИЗО? Личный досмотр вам делали?

О. - Когда? Из зала суда?

В. - Да, через сборку. Или только ребенка смотрели?

О. - Ребенка не смотрят. Меня один раз смотрели, а потом уже не смотрели, потому что было холодно, мы просидели очень долго. У меня ребенок весь оборался, потому что он кушать хотел. А холодное питание я не могла ему дать...

В. - А гинекологический досмотр?

О. - У одной там нашли маляву - стали всех пропускать. Меня не пропускали, меня раньше вывели. А девчонки потом через “коня” записку передали. Как передаем письма: как доехали, что у вас, что у нас... Например, если у меня нет сигарет, а я хочу покурить, то я стучу, а они спускают “коня” и все. А они нас внизу ловят, эти, дубаки, как мы их называем, палкой срывают и все себе забирают, не возвращают, даже если вещь какая-то, чай. Все отнимают полностью. У меня все продукты вытащили, когда я приехала на тюрьму. Сказали, что “это нельзя, это нельзя” и все вытащили, оказывается, что все это можно было. Просто - на какую смену нарвешься.

В. - А про досмотр вы не знаете?

О. - Первое, когда человек туда приезжает, у него проверяют голову. Если стрижка у тебя короткая, то они на это внимание не обращают, и ты проходишь осмотр дальше. А когда у тебя длинные волосы, то они смотрят, что волосы хорошие и говорят: “У тебя вши”. - “Как вши?! Я стричься не буду”. Тогда они говорят: “Мы принесем наручники, тебя пристегнем и тебя будем стричь. Либо будем стричь наголо, либо сделаем короткую прическу, а потом дадим мазь и ты обработаешь голову”. Ну, конечно, выбираешь второй вариант.

В. - У вас были длинные волосы?

О. - Нет, меня не стригли, у меня была такая короткая стрижка - шапочка, а женщина, которая сидела вместе со мной, была вся в истерике. Она приехала вместе со мной, мы прибыли вечером поздно и ее состригли. У нее были большие волосы...

В. – Что они делают с волосами?

О. - Они продают, это нам потом сказали. Их не выкидывали, а в целлофановый пакет положили. Женщина после этого была в депрессии, она даже не знала, куда она попала. Волосы для нее были все. Она говорила, что не знает, как маме сказать, а мама должна была приехать в понедельник и, мол, откажусь идти на свиданку. И она не пошла на свиданку.

В. - Это девушка из вашей камеры?

О. - Мы сидели с ней в общей камере, когда проходили весь медосмотр. Куда ее потом определили, я не знаю. Я ее видела на прогулке, она была в шапке.

В. - Это часто делается?

О. - Это - да. Все почти. Мы часто спрашивали, какие были волосы и выяснилось, что ни у одного человека из стриженных, до СИЗО не было коротких волос, ни у кого вообще. Очень много стригут цыган, в основном цыган. И девчонок с Украины. Так - редко, в основном цыган и девчонок с Украины. У них красивые волосы и длинные.

В. – О каких еще нарушениях вы можете рассказать?

О. - Когда на проверку вечернюю выходим, нас там пересчитывают. Иногда нам говорят, что мы идем медленно, хотя при этом требуют:“Никаких резких движений. Кто-то подшутил, нажал на звонок (там такие звонки, кнопки) и человек, который это сделал, не признался. Всю нашу камеру взяли и наказали: целую неделю на прогулку мы не выходили. Вообще это не нормально: почему я, беременная, должна из-за кого-то страдать? Мне нужно на свежий воздух, ходить нужно...

В. - А сколько вы, беременная, гуляли?

О. - Час. С детьми мы гуляли по два часа. Мы хотели побольше гулять, а они говорят, что “нам некогда, у нас рабочий день заканчивается, нам всем домой пора”. А в пятницу и субботу нас просили, чтобы мы вышли пораньше и погуляли до четырех [часов], т.к. после четырех они не успевают на электричку и автобус.

В. - А на досмотрах после суда?

О. - Они вообще не имеют права трогать ребенка, но они лапают его полностью. Там дышать нечем, там куревом несет... А она прямо своими руками трогает. Я говорю: “Я не дам своего ребенка проверять”. Она говорит: “Тогда ты сейчас вообще никуда не поедешь”. - “Хорошо, я никуда не поеду”. И меня все равно в автозак пустили, проверять не стали. Месячный ребенок малюсенький он все время кричал на сборке, там холодно так... Нам должны памперсы выдавать, по два на ребенка...

В. - В день?

О. - Нет, на выезд на суд. Это вообще мало, маленький ребенок постоянно сикается и какает, а еще холод... Мы ездили в феврале и январе, я два месяца подряд ездила на суд, и мы по 4 часа сидели в автозаке с детьми, ждем. И памперсы приходится менять в суде, а на обратную дорогу у меня нет памперсов. В конце концов у меня ребенок очень сильно заболел и последний раз я не выезжала с ним на суд, я оставляла его в камере...

В. - Вы этим СИЗО недовольны, хотя он много лучше Владимирского, или где вы были...?

О. – В Москве, пусть они и нарушают там правила, но там всегда чисто, ничего не скажешь.

В. – Вы, матери, были там в привилегированном положении...?

О. - Да. Когда мы сюда, в колонию, приехали, то все говорили: “Сразу видно, что это московские дети”. Они такие сытенькие, такие щечки у них... Да и по одежде видно, что это Москва. А здесь привозят детям одежду, а они не все вещи раздают, все на складе лежит. А на ребенка одевают десять раз уже застиранное...

В. - А в Москве разве выдают все подряд?

О. - Да, там приходит гуманитарка и дают вещи прямо в руки, что тебе нужно. Вытаскивают и дают в руки. Христианская миссия приезжала. И они нам выдавали детские вещи... “Напишите список, что вам нужно...”.

В. - Это миссионерская организация “Духовная свобода”?

О. - Наверное, да, сюда тоже какие-то миссии приезжали из Риги, выступали с концертом. А там они часто приходят и с ними можно через окошко разговаривать, в обычные камеры их не пускают, а к мамочкам - пускают.

В. - К вам заходили?

О. - Да, к нам заходили они. Они у подростков в камере чуть ли не целый концерт показали. Подросткам можно смотреть телевизор с “видиком”. А почему бы не выбрать по десять человек, скажем, меняться и постоянно смотреть телевизор в видеосалоне?

В. - Как вы считаете, что лучше: большая камера или маленькая?

О. - Большая лучше. В маленькой камере можно просто загнуться.

В. - Если в большой камере - 60, а в маленькой - 10?

О. - Нет, я не сидела где 10, я сидела там, где 4 человека. Я там просто целыми днями плакала, мне было лучше в большой камере.

В. - Возникают какие-то столкновения между заключенными?

О. - У нас были, конечно. Кто-то что-то сворует...У меня была “семейница”, она вместе со мной питалась, я чай ей делала, хотя я была беременная и мне тоже было тяжело, но она была не совсем в состоянии. Ей вызывали врача, когда стало плохо, а врач не пришел. Мы еле ее откачали... Она астматик, ей воздуха не хватает. А в маленькую камеру ее не переводят, потому что нет мест, как говорят, хотя места есть.

В. - А каким образом вы создали “семью”?

О. - Человек там один не может находиться.

В. - Почему вы выбрали именно эту женщину?

О. - Она тихая, спокойная, она уже в возрасте.

В. - И вас к ней потянуло?

О. - Или, может, в детстве у меня не было матери, никто так со мной хорошо не обращался, как она обращалась.

В. - Вас двое было в “семье”?

О. - Нет, еще две были. Одна у нас была подросток, с малолетки она. Ей полных 18 лет. И Люда М. Люду осудили на два года, ее оставили при тюрьме работать на “швейке”. Малолетка ушла на свободу и получилось так, что мы с ней 7 месяцев почти находились одни.

В. - А сколько в вашей камере было семей приблизительно?

О. - Много. Самое большее в одной семье по 10-12 чел., потому что продукты портятся постоянно, съедать их не успевают. Я постоянно пишу тете Лене: “Тетя Лена, не присылайте мне масла и колбасы. Это дорого. Лучше присылать печенья побольше”. Она опять - масло с колбасой! Я ей говорю, что это не нужно здесь, это не первая необходимость. Здесь самое главное - чай попить. Вот чай постоянно хочется, постоянно пить хотелось... Много народу, душно...Просто невозможно было там находиться, там душно, постоянный запах, и волей-неволей там вши могли запросто появиться, потому что люди спали на полу. Приходит человек без вшей, а там вши появляются...

В. - А кого бьют в камере?

О. - Кто ребенка убил. Ее не бьют, а стараются его не замечать, с ней не водиться и даже до нее не дотрагиваться.

В. - У вас были такие?

О. - У нас была одна, она ребенка убила. Скинула с окна вниз. Они своровали ребенка. Мать была лишена родительских прав. Она говорит: “Мы выпили, а он кушать стал просить. Нам надоело и мы его выкинули в окно”. Я ей говорю: “А ты не боишься, что тебя просто за это дело на зоне...?” - “Я уже свое отжила, мне уже полтинник, куда мне еще жить-то?” Она, наверное, на Потьму поехала...

В. - А на Потьму это считается хуже вариант?

О. - Я теперь думаю, что там лучше. Там очень много москвичей, там есть о чем поговорить, какие-то интересы...

В. - А здесь?

О. - Один колхоз. Они ничего не знают.

В. - А вы читаете книги?

О. -Я читаю все такое криминальное, мне очень Маринина нравится.

В. - А почему только криминальное?

О. -А потому, что любовные романы я не люблю читать, это все...

МОСКВА, 17 июн — РИА Новости, Марина Луковцева. Их пациенты не принесут в честь Дня медика в подарок классический набор из коньяка и конфет, не будет даже букетов женщинам. Не потому что врачи и медсестры плохие или пациенты неблагодарные — просто нужно соблюдать дистанцию.

Корреспондент РИА Новости побывал в больнице, расположенной на территории мужской колонии строгого режима (ИК-3) во Владимире, и узнал, почему подарки от заключенных — табу, что каждый врач за решеткой поневоле становится психологом, а также почему медики в погонах умеют контролировать свой страх и с первых секунд могут распознать симулянта.

С праздником, лепилы!

"Осужденные всегда поздравляют с 23 февраля, Новым годом, женщин — с 8 марта, да со всеми праздниками. И с нашим профессиональным, конечно", — сообщил тоном заправского рассказчика начальник филиала туберкулезной больницы №1 ФКУЗ МСЧ-33 ФСИН России Алексей Афанасьев. Но готовность услышать истории о сказочных подарках тут же наткнулась на многозначительное "но".

"Но мы ничего не можем позволить себе от них принять. Это нигде не прописано, но мы сами понимаем, что дистанцию определенную надо держать. Я ничего не возьму от осужденного", — подхватила рассказ врач-невролог здравпункта филиала туберкулезной больницы №1 ФКУЗ МСЧ-33 ФСИН России Оксана Колотушкина.

"Мы не только люди в белых халатах, мы носим погоны. Соблюдаем правила и этику медицинскую, и у нас есть правила поведения сотрудника ФСИН", — пояснила заместитель начальника ФКУЗ МСЧ-33 ФСИН России врач Наталья Кошокина.

По ее словам, эта дистанция соблюдалась во все времена, и ее нельзя ни сокращать, ни удлинять. "Удлинишь дистанцию — уйдешь от профессии, от человека. Сократишь — нарушишь границу, на которой и строится уважение. Вот в этом, пожалуй, помимо ежедневного прохода через контрольно-пропускной пункт, основное отличие от врачей на воле", — добавила Кошокина.

Кстати, несмотря на наличие в тюремном жаргоне довольно неблагозвучного прозвища по отношению к врачам — "лепила", в лицо его никто не решается озвучить. Высшей степенью уважения является обращение заключенных по отчеству.

"Меня называют Алексеич. С тех пор, как пришел сюда, так и называют", — улыбаясь, поведал самый опытный из сотрудников, чей общемедицинский стаж давно перевалил за полувековую отметку, врач-терапевт здравпункта филиала туберкулезной больницы №1 ФКУЗ МСЧ-33 ФСИН России Роберт Алексеевич Опарин.

Не пионерский лагерь

Границы очерчивают не только моральные и кодифицированные нормы. На первый взгляд, коридоры больницы в колонии ничем не отличаются от медучреждений на воле — тот же запах чистоты и лекарств, та же каталка для транспортировки лежачих больных. Но решетки, частота которых усиливается в зависимости от опасности преступника, на дверях палат нивелируют все сходства. В процедурных кабинетах тоже решетки — отсекающие, со специальными отверстиями для проведения инъекций внутривенно и внутримышечно, а во время процедур рядом дежурит инспектор.

Когда-то, по рассказам врачей, этих решеток почти не было, их ввели повсеместно в начале двухтысячных годов после того, как прокатилась волна захватов медработников. Потом появились видеокамеры, тревожные кнопки, включая портативные, которые женщины-медработники всегда носят с собой.

"Да, здесь не пионерский лагерь. Это точно, — отметила Кошокина. — Да, не все у нас могут работать. Многие врачи отказываются сюда идти, потому что не могут себе представить, что нужно осматривать, трогать человека, совершившего преступление, "а вдруг он что-то со мной сделает". Этот страх нужно уметь преодолеть. Помогает уверенность в своей безопасности. Потому что мы сами ее соблюдаем".

Женщинам без сопровождения запрещено передвигаться по коридорам больницы и колонии. Даже в случае экстренной ситуации, они обязаны дождаться инспектора или врача-мужчину. Если медсестре нужно пройти из процедурной до поста, она сделает это только тогда, когда осужденные, пришедшие на уколы, уйдут из коридора, чтобы не провоцировать потенциально опасную ситуацию.

"Если во Владимирском централе к особо опасному осужденному положено заходить с кинологом с собакой и четырьмя конвоирами, то я ж туда одна не пойду. Положено осматривать больного в наручниках, буду это делать, как бы это ни затрудняло осмотр", — уточнила Колотушкина.

Если женщине-врачу в погонах такие меры предосторожности внушают уверенность, то у женщины-журналиста только усиливают страх. К счастью, визит к особо опасным преступникам по понятным причинам не мог быть включен в список посещений. Закономерно возникает вопрос, позволяют ли заключенные провокационные выходки по отношению к врачам, чтобы внушить страх.

"В арестантской среде выражение какого-то негатива, отрицательных действий в отношении медицинских работников не приветствуется. Потому что единственные люди в местах лишения свободы, кто может спасти им жизнь. Человек, допустивший такое отношение, будет перед своими бледно выглядеть", — заверил Афанасьев. Кроме того, сдерживающим фактором является угроза дисциплинарных взысканий, включая помещение в карцер или даже пересмотр дела не в пользу осужденного.

Тонкие психологи

Общение с каждым новым пациентом для врача за колючкой — экзамен, причем сдача начинается не с вытягивания билета, а с первых секунд общения.

"Они все психологи. Даже при первичном осмотре доктором осужденный сразу оценивает ситуацию, что можно позволить себе, чего нельзя. Те, для кого новый срок — привычное дело, уже прошли разные СИЗО, разные колонии, общались во время отсидки с разными людьми, многому научились, в том числе и азам психологии", — пояснил Афанасьев.

Некоторым довольно тонким психологам из числа заключенных удавалось влюбить в себя медсестер, конечно, и сами они имитировали пылкие чувства. "Но под этими чувствами скрываются корыстные интересы, включая просьбы пронести в зону что-то запрещенное. На этом девчонки и горят. На моей памяти было несколько случаев. Оперативный отдел пресекал попытки проноса. Медсестры вынуждены были уволиться", — поведал Афанасьев.

Если же врач — новичок, его ждет проверка по полной программе. "Когда доктор только приходит на новое место работы, ему устраивают "смотрины". К нему осужденные массово начинают ходить на прием, часто с надуманными жалобами, чтобы "прощупать" человека. И это паломничество будет продолжаться, пока осужденные не сформируют полное представление об этом враче", — рассказал Афанасьев.

Диагноз "симулянт"

Если на воле определенный процент трудоспособного населения старается просто купить больничный, то лишенные этой возможности заключенные применяют все свои знания и актерские способности.

"Вот заходит больной. И по тому, как он заходит, ты уже начинаешь собирать информацию. Смотрим, как он себя ведет, как разговаривает, на что жалуется… Четкое знание клиники заболевания всегда выручает. Когда идет расхождение описания симптомов осужденным — одна жалоба противоречит другой, уже закрадываются сомнения. То есть он где-то услышал, прочитал и при описании путается. Уже на этом этапе врач может заподозрить симуляцию", — рассказала Колотушкина.

В пример она привела недавний случай, когда пациент в СИЗО перед отправкой в суд вдруг начал жаловаться на сильные боли в спине. Он сдал себя сам, когда врач попросила его сделать пару движений, которые были бы невыполнимы в случае реальных проблем со здоровьем, а рентген только укрепил ее предположения — симуляция.

"У нас был один осужденный-гипертоник. Очень уж он не хотел от нас уезжать — условия-то лучше, чем в отряде. И вдруг он заявляет перед выпиской, что у него ноги не ходят. Договорились о транспортировке. Санитары взяли его на носилки, понесли. И почему-то никак у них не получалось его в дверной проем пронести: и так, и сяк пробовали, чуть не уронили. После очередной угрозы свалиться с носилок "больной" рассердился, вскочил и сам залез в автозак", — вспомнила Колотушкина.

"Но не все себя сразу выдают. Лет шесть-семь назад был такой больной, который просто слег и лежит, ноги не ходят. Мы его обследовали досконально. Ничего не нашли. Пытались его обратно в зону выписать. Нам его вернули, потому что он продолжал лежать. Твердый орех оказался — мы с ним бились года полтора. Потом все-таки чудесным образом убедили забрать его на зону. Через несколько месяцев нам довелось с оказией проводить там выездной прием — ходит", — удивляясь даже спустя годы, описал случай феноменального упорства заключенного начальник больницы.

Есть еще одна категория заключенных, которые готовы на более радикальные меры, чтобы попасть в больницу. "В 1978 году был случай. Осужденный разобрал дно кровати, которое присоединялось металлическими кольцами, и все эти кольца проглотил. Это вышло граммов 700 металла. Часть колец вышла, а часть нет… пришлось оперировать", — сообщил Опарин.

Это сейчас отремонтированные в соответствии с последними строительными технологиями камеры и оснащение круглосуточным видеонаблюдением практически лишили заключенных возможности проглотить что-то несъедобное. А раньше, по информации врачей, чтобы попасть в больницу на длительный срок, осужденные проглатывали кончики от ложек, гвозди, крючки от кроватей. "Еще ели "ежей". Связку согнутых гвоздей, перетянутых резинкой, скрепляли хлебным мякишем. При проглатывании хлеб переваривался, резинка разворачивалась и вставал "еж", похожий на противотанковый, только миниатюрный. Тут только оперативное лечение", — рассказал Афанасьев.

"Но есть и затейники. Например, приклеят ложку к спине и идут делать снимок, наивно полагая, что доктор не поймет, находится ли эта ложка в пищеводе или все-таки на спине", — сообщила Кошокина.

"Еще одна категория больных, с которой приходится сталкиваться, это те, кто больны тяжелыми заболеваниями и отказываются от лечения. Причина проста — им выгодно иметь тяжелую форму инвалидности, потому что пока они сидят, им выплачивают пособие по инвалидности", — отметил Афанасьев.

На грани жизни

Есть на зоне место и врачебным подвигам. Некоторые выживают только благодаря врачам этой больницы. "У нас был осужденный, которого прозвали за худобу Освенцимом. Он весил килограммов 35 при росте примерно 185 сантиметров. Принесли его на носилках… Срок наказания ему дали небольшой — полтора или два месяца. Его сфотографировали, как только он поступил в ИК-3 и перед выходом. Это были два разных человека. Он ходить начал", — рассказал Опарин.

Но помимо таких полукомичных случаев, в практике каждого из врачей в погонах найдутся случаи реального спасения или продления жизни. Порой им приходится сталкиваться с такими редкими заболеваниями, которые лечат не в каждом регионе.

"Болезнь Ормонда. Заболевание тяжелое, приводит к нарушениям всей мочевыделительной системы, переходит в хроническую почечную недостаточность, которая потребует потом проведения гемодиализа. Мы пытались выяснить, кто у нас это лечит. Получили ответ: тот, кто выявил. Заболевание находится на стыке разных отраслей медицины. В итоге подняли литературу, выработали тактику. Два года уже больного лечим. Есть положительная динамика — вторую почку спасли. Мы вышли на такой уровень, что затормозили болезнь", — поделился успехами Афанасьев.

По его словам, осужденному с болезнью Ормонда до освобождения еще далеко, а значит, он еще поживет, потому что, как показывает практика, на воле эти люди совершенно не занимаются своим здоровьем. Бывшие заключенные, уточнила Колотушкина, просто не готовы обходить узких специалистов, к которым, чтобы попасть на прием, требуется направление терапевтов и сдача целого набора анализов. И список уникальных диагнозов, поставленных в этом закрытом медучреждении, можно продолжить.

Сейчас в больнице 379 мест — терапевтическое, хирургическое, психиатрическое отделения и три туберкулезных, которые подразделяются по профилям в зависимости от тяжести заболевания. Здесь и свои лаборатории, и диагностическое оборудование. Также в составе больницы здравпункт, который обеспечивает медицинскую помощь осужденным ИК-3.

"Когда нас спрашивают, не страшно ли нам работать с туберкулезом, отвечаем: "не страшно". Потому что мы все о нем знаем. И знаем, как себя вести", — отметила Колотушкина.

В гораздо большей опасности, по мнению врачей, находятся люди на воле. Сразу после освобождения больные туберкулезом, включая тех, у кого множественная лекарственная устойчивость, просто растворяются в толпе, подвергая риску заболеть окружающих этой тяжелой формой.

"Иногда мы в буквальном смысле за ручку провожаем этих освободившихся до тубдиспансера. Информируем сам диспансер о существовании такого больного, предоставляем туда всю медицинскую информацию. Но обычно этим приводом все и ограничивается. Больше эти люди в тубдиспансере не появляются. Вероятно, выходом в такой ситуации был бы закон о принудительном лечении от социально опасных заболеваний", — добавила она.

Пять лет назад, по информации врачей, губернатор Владимирской области Светлана Орлова издала приказ, согласно которому больные туберкулезом после освобождения получают компенсационные выплаты и набор продуктов. Так их стимулируют прийти в тубдиспансер и встать на учет.

"Некоторых больных и по психопатологии требуется отправлять на долечивание после окончания срока. И мы как врачи всегда задаемся вопросом: "А куда он сейчас пойдет?" И потом возникают резонансные дела, как в Нижнем Новгороде, когда шестерых детей и жену зарезал. До стадии ремиссии такие люди должны бы находиться на принудительном лечении после освобождения из мест заключения. А получается, дальше он предоставлен самому себе", — поддержал коллегу Афанасьев.

Алексей Афанасьев, как и все советские мальчишки, грезил о героических профессиях и, проработав несколько лет военным врачом, на некоторое время уходил "на вольные хлеба". Даже местный старожил Роберт Алексеевич Опарин, который работает в системе с конца 70-х, мог бы стать журналистом, ведь в молодости писал заметки в газету и до сих пор увлекается сочинительством — издал на собственные средства несколько книг.© Фото: предоставлено пресс-службой УФСИН России по Владимирской области

Единственный женский СИЗО в Москве переполнен на 250 человек. Видимо, скоро будут ставить трехъярусные кровати, поскольку свободное пространство пола уже исчисляется не метрами, а сантиметрами. Все проходы в камерах заставлены провисающими до пола раскладушками. В камере 40 человек. Чтобы пройти в туалет бочком-бочком, по стеночке Там два унитаза. Приватности никакой...

Фото РИА Новости

Бывшее женское ЛТП в 1996 году стало женским изолятором. В народе его называют — «Бастилия». Все окна камер выходят во двор. Причем окна маленькие, под потолком, стекла то ли грязные, то ли сильно поцарапанные, и металлические прутья, каждый — несколько сантиметров. Так что естественного света в камерах минимум.

Единственный женский СИЗО в Москве переполнен на 250 человек. Видимо, скоро будут ставить трехъярусные кровати, поскольку свободное пространство пола уже исчисляется не метрами, а сантиметрами. Все проходы в камерах заставлены провисающими до пола раскладушками. В камере 40 человек. Чтобы пройти в туалет — бочком-бочком, по стеночке… Там два унитаза. Приватности никакой. По санитарной норме должен быть один унитаз на 10 человек. Но какие уж тут нормы?!

Сопровождающий офицер делает объявление: «На Рождество придет батюшка, будет всех водой окроплять». Спрашиваю, а если женщина мусульманка, иудейка или атеистка, и не хочет, чтобы ее окропляли?! «Она может отойти в угол, — отвечает офицер, — насильно это делать не будут».

Не увидела я в камере свободного угла, где можно «укрыться» от окропления. Женщины при построении в камере в один ряд не помещаются, а встать в два ряда кровати не позволяют. Видимо, от принудительного окропления можно скрыться только в туалете. Между прочим, по Правилам внутреннего распорядка СИЗО (ПВР) (пункт 101): «Не допускается отправление религиозных обрядов, нарушающих <…> права других подозреваемых и обвиняемых». Помню, как возмущалась Екатерина Самуцевич, когда на Пасху в камеру того же СИЗО-6 зашел священник: «И не спросив меня, принялся поливать все водой, окропил меня без моего желания. Я не хотела, чтобы он проводил религиозный обряд. У нас светское государство», — говорила Самуцевич.

В такой же общей большой камере находятся и беременные женщины. Диетическое питание в виде молока, яйца и творога выдают только с шестого месяца беременности. А до этого срока — общий стол. Хотя нигде в ПВР не говорится о таком ограничении по месяцам беременности. Наоборот, диетпитание полагается абсолютно всем беременным, а за три месяца до родов по предписанию врача к нему еще может быть назначено и дополнительное питание. Пункт 22 ПВР говорит о создании беременным «улучшенных материально-бытовых условий». Где они, эти улучшенные условия?

Утром женщинам давали кашу, в обед на первое был гороховый суп, что было на второе — тут мнения «контингента», как сотрудники называют находящихся в изоляторе женщин, разделились: то ли картофельная масса с соевым мясом или с тушенкой, то ли картофельная масса с чем-то неизвестным. Положительного отзыва об этом блюде не встретилось ни разу. У многих беременных токсикоз. Картофельную массу с неизвестным наполнителем они есть не могут. Родственников у многих беременных в Москве нет, а значит, нет и передач. У молодой женщины из Таджикистана третий месяц беременности, сильный токсикоз, месяц назад врач назначила уколы, уколы сделали, тошнота осталась, врач больше ничего не назначил. Прогулки для беременных, так же как и для всех остальных, по часу, хотя по п. 134 ПВР «продолжительность прогулок <…> беременных женщин не ограничивается».

В четверг в «Бастилии» — «голый день». Это когда женщин выгоняют в одних трусах в коридор для осмотра медработником. Помимо медработников в коридоре еще и сотрудники. И неважно, кто сотрудник — мужчина или женщина. Сотрудник! И перед ними стоит раздетая женщина в трусах…

Еще женщины рассказывают, что когда их выводят для осмотра в медпункт, то заставляют становиться на колени, раздвигать ягодицы… И весь этот процесс сотрудники снимают на видео.

Находящимся в СИЗО женщинам непонятно, почему им не положено знать фамилии сотрудников. Объясняют эту секретность мерами безопасности. Хамят, избивают, унижают — реальные сотрудники, а именами эти сотрудники могут называться любыми. Проверить невозможно. Хорошо, фамилия и настоящее имя — секрет. Но пусть тогда на сотрудниках будут жетоны с номерами, чтобы в жалобах женщин не было написано: «Меня ударил сотрудник Роман». А был бы «Роман» под номером… Вот такой «Роман», например, 19 июля прошлого года ударил кулаком в лицо Людмилу Качалову. Женщина упала, потеряла сознание, ей были вынуждены вызвать «скорую», которая зафиксировала гематомы на лице, руках и ногах. Ни внутренняя проверка, ни прокурорская по факту избиения Качаловой не проводились. «Роман» по-прежнему работает в СИЗО-6. К Качаловой, правда, больше не заходит, но поначалу после произошедшего он передавал ей «приветы» через свою сотрудницу, которая приходила в камеру, хватала бумажные цветы и другие поделки Качаловой из разноцветных бумажных салфеток, выбрасывала их в коридор и на глазах заключенной топтала их ногами…

Еще из тех, кто, по словам женщин, издевается и унижает их, сотрудники под именами «Раиса Васильевна» и «Анастасия Юрьевна». Может, все-таки в СИЗО нужно провести внутреннюю проверку, а может, и прокурор по надзору заинтересуется происходящим в СИЗО-6?!

Многие женщины жаловались на пропажу содержимого в передачах. То форель слабосоленая исчезнет, то крем для лица, то сигареты. Пропадает даже туалетная бумага. Передали, например, четыре рулона, а до адресата доходит только один. Куда делись остальные три? Например, по-прежнему действующий сотрудник старший оперуполномоченный ОМВД «Перово» Артамонова, которая уже год находится в СИЗО-6, рассказала, что когда ей принесли заказанную через интернет-магазин передачу от родственников, то пакет был вскрыт, а должен быть запечатан. Из него исчезли сигареты. 26 декабря прошлого года Артамоновой «медработник Галина Валентиновна» принесла переданные от родственников лекарства. Как говорит, Марина Артамонова, «медработник Галина Валентиновна» швырнула ей эти лекарства в «кормушку», и большая часть лекарств оказалась в коридоре. «Кормушка» захлопнулась. Назначенный врачом «с воли» курс лечения пройден не был. А из местных препаратов, по словам женщин, на все случаи жизни — цитрамон и анальгин, анальгин и цитрамон.

Праздники в «Бастилии» — это вообще дни глухого застоя. Заявления и жалобы в праздники не принимаются. У одной из женщин сильно выраженный псориаз на руках. Ей было назначено лечение до праздников, пару дней пролечили, а потом — Новый год. Лечение остановили. Все отдыхают. Медпункт закрыт.

Одна из женщин жалуется на проблемы с сердцем. В СИЗО она почти два года. За это время всего один раз пытались сделать ЭКГ, но аппарат сломался. Теперь, как удалось выяснить у дежурившего в праздники фельдшера, аппарат вроде работает, но нет бумаги. А бумага-то специальная — рулонная, ее заказывать надо, а потом ждать. А сколько ждать? Так кто это знает. Долго, наверное. Думаю, быстрее на свободу выпустят нуждающуюся в ЭКГ женщину, чем в изоляторе заработает ЭКГ.

Женщины жалуются на межпозвоночные грыжи, в ответ получают: «Это почти у всех. Ничего страшного». После операции на позвоночнике одна из женщин спит на раскладушке. Боли? «Да ничего страшного», — вот ответ. Женщина в очках с толстыми стеклами просит о консультации окулиста. Но с офтальмологом здесь проблема, впрочем, как и со стоматологом и хирургом.

На всех этажах «Бастилии» тишина, радио нигде не работает. Хотя по тому же ПВР все камеры должны быть «оборудованы радиодинамиком для вещания общегосударственной программы». А поскольку не во всех камерах есть телевизор, то узнать о происходящем за стенами СИЗО женщинам весьма затруднительно.

Карантин. Маленькая камера, посередине раскладушка, здесь и боком не пройти. Гулять то выводят, то нет. Зависит от смены: «человеческий фактор». Некоторые из женщин жалуются, что душ — раз в десять дней. Нет ручек и бумаги, чтобы писать заявления и жалобы. Сотрудники сказали, что в праздники ничего не выдается, все после 9 января. Еще из жалоб: 31 декабря вновь прибывших держали закрытыми в душе по два с половиной часа. Вода холодная, из-под крана. Кипяток не дают. Спрашивают: вы не знаете, почему чай такой вонючий — это вода здесь такая, или его специально делают таким? Передачи в праздники тоже не принимают, кипятильника нет. У одной из женщин заболело утром сердце, попросила валидол. Принесли вечером. Женщины говорят, что стучать и звать дежурную они могут долго: или не услышит, или в ответ с той стороны тоже будет стук.

В камере сборного пункта (это полуподвальное помещение, где обычно держат женщин перед отправкой в суд) постоянно находятся две женщины, объявившие голодовку. Причина голодовки — волокита и незаконные, по мнению женщин, приговоры суда. На адвокатов денег не было, поэтому защитники в суде были государственные.

Анастасия Мельникова, голодает с 15 декабря. Находилась в больнице СИЗО «Матросская тишина», где было назначено лечение у невропатолога. Но 24 декабря ее вывезли в СИЗО-6. На этом лечение закончилось. Сотрудники ежедневно проводят беседы, рассказывают Мельниковой, что голодание — это признаки суицидальных наклонностей и анорексии. Очень опасается, что отправят в психиатрическую больницу или начнут кормить принудительно. За время голодовки похудела на 9 кг. Видно, что очень слабая.

Анастасия по профессии визажист. Чтобы чем-то себя занять, делает праздничные открытки. Вместо красок — тени для век. Удивительно тонкие и красивые работы.

Рисунок Анастасии Мельниковой. Фото: (с) Елена МАСЮК

Ее соседка Ирина Лузина по профессии реставратор. Голодает с 25 декабря. Похудела на 5 кг. На прогулку не выходит из-за слабости. Женщинам три раза в день приносят в камеру еду. Она стоит у них два часа, потом ее забирают обратно.

В углу на тумбочке — большой металлический бак с надписью «Питьевая вода». Бак пустой и вообще не работающий — сломан кран. После долгого выяснения с сотрудниками и находящимися в СИЗО женщинами оказывается, что имеется в виду под «питьевой водой» — обычная вода из-под крана. Зачем тогда нужен этот бак? Необходим по инструкции. Еще оказывается, что это единственная камера, где нет розеток, а значит, женщины не могут вскипятить себе воду. Нужно ждать «сеанса доброты» от сотрудников. Из емкостей в камере только металлическая кружка. А жидкости голодающим нужно пить уж точно не меньше двух литров день. Вот и пьют водопроводную. Причем рядом абсолютно такая же камера, но с розетками. Почему туда нельзя перевести голодающих женщин?! Не говоря уж о том, что п. 42 ПВР обязывает оборудовать все камеры «штепсельными розетками для подключения бытовых приборов».

Матрасы здесь такие же, как и везде, — тонкие и свалявшиеся. Спать на них невозможно. Женщины кладут под спину страницы из своего уголовного дела, так и спят. Говорят: «Синяков нет, но кости болят». В праздники женщинам даже не выдавали туалетную бумагу (рулон туалетной бумаги в СИЗО — 25 м, это четверть стандартного рулона). «Закончилась, говорите? Ну так после праздников и получите!» — пояснили сотрудники.

P.S. Начальник СИЗО-6 — Кириллова Татьяна Владимировна

Девушка в камере 6-го изолятора спрашивает: а мне только про этот СИЗО надо рассказывать? А можно я вам про СИЗО-2 Старого Оскола, что в Белгородской области расскажу? Я так много могу рассказать... Вот, например, привезли меня туда, говорят: иди в душ! Она пошла. Ей включили холодную воду и говорят: мойся! Она говорит: холодная слишком... Они давай ее матом ругать. Она не стала мыться идти. Так и не помылась.

Потом баланду приносят. Там странное меню, очень. В первый раз она в борще болт нашла. Во второй в супе - муху. Еще в еде часто штукатурка бывает - ремонт идет. Или краска со стен. А один раз попалось что-то черное. Непонятное. Положили на лист бумаги, высушили. Вроде, уголь... Песок очень часто в еде бывает. Камера медработнику говорит: это всё есть нельзя. Вот попробуйте! Женщина возмутилась: что вы по каждому поводу нас дергаете? Я не обязана это пробовать!

Потом стали в коридоре сварочные работы вести. Дым густой в камеру потянулся. Камера задыхается. Сорок минут стучала ногами в дверь, пока кто-то подошел и переселил временно в другую камеру.

Крысы бегают. Страшно.

Администрация говорит: крыс морить нет у нас средств. Каких-то голубеньких таблеточек. Потом, вроде, появились таблеточки. Надо с пшеном их перемешать и в щели засовывать.

Еще иногда проводят с заключенными профилактическую работу. Входят после отбоя в камеру и требуют построиться. Слишком медленно со шконки спрыгиваешь - бьют дубинками по ногам. Синяки остаются - да им всё равно. Ничего им не будет... Гулять водят на 15 минут, не больше. О часе никакой речи не идет.

Здесь, в Москве, еще ничего, здесь не бьют, крыс нет, еда нормальная. Позволяю себе усомниться. Только что в большой камере мы застали ужин. Такая рыжая масса невнятной консистенции. Говорят, сухая картошка с овощами. Свежую еще не выкопали, поэтому пока надо есть сушеное. Прошу ложку, пробую. На мой взгляд, это несъедобное что-то. Впрочем, говорят, сейчас еще рыбу дадут. Рыбы я не дожидаюсь, а вот это овощное рагу кушать не надо. Я спрашиваю заключенных (40 женщин в камере) - вы хоть это едите? Да, да... Только чуть-чуть улыбаются и еще капельку глаза закатывают.

Не понимаю я, отчего в наши продвинутые дни такой вот штукой надо людей кормить. Ну да, они заключенные. И преступления если не все, то многие, совершали. Ну и чего теперь? Почему нельзя приготовить и дать женщинам ну хоть картошку с котлетой? Ведь с этого и начинается глобальное неуважение к человеку - нельзя его кормить, как свинью, если не хочешь, чтоб он этой свиньей себя ощущал...

Ну ладно. Девушка, кст, сидит по ст. 126 УК РФ - похищение человека. Она говорит: похищение мужчины. Это близкий друг ее подруги. Я не поняла, какая-то странная история. Они посидели, потом она с подругой уехала, а мужчина этот подался с товарищами в Москву на заработки, штукатур он вроде. Вернулся через день. Но ее уже тем временем уже обвинили в организации похищения человека. У нее, кст, трое детей, из них один приемный. У потерпевшего к ней претензий нет. Но это с ее слов, разумеется, фигня сплошная. Надеется скоро выйти, когда недоразумение разрешится.

Камера моей коллеги по ОНК Качаловой Людмилы, теперь в ней уже не два человека, а пять. Раскладушка. В СИЗО серьезный перелимит, всех уплотняют. У Качаловой опасно высокое давление. С делом она ознакомиться не успела, десятый том так и не видела. 9 июля к ней приходит помощник следователя и требует, чтоб она подписала, что обвинительное заключение выдано ей было 5 июля. Она отказывается, естественно. Тот говорит: ты отсюда не уйдешь, пока не подпишешь (а дело вообще уже передано прокурору, Качалова об этом узнала позже). Ну, ей стало плохо, кое-как через несколько часов вернули ее в камеру при помощи врача, а тем временем составили акты, что она от подписи отказалась.

А 12-го приходит к камере Качаловой оперативная сотрудница, майор... (фамилия известна, пока не буду ее называть) и давай в кормовое окно требовать, чтоб та подписала, что получила какие-то бумаги. Сами бумаги не дает. Качалова отказывается. Та начинает ее материть, на чем свет стоИт, угрожать, еще что-то... В общем, Качалова с ее давлением падает в обморок, та продолжает орать. С Качаловой в камере девушка, оперативница, заключенная, видит, что той совсем плохо, вся синяя, пульс почти не прощупывается. Девушка решительная, говорит: вы же знаете ее диагноз, вы ее буквально сейчас убиваете, требует для Качаловой врача. Злая женщина-майор говорит типа фигвам. Тогда девушка лезет на окно и давай в него кричать, что человек умирает, нужен врач. Другие камеры поддерживают, тоже давай орать. Прибегает фельдшер, вызывают "скорую". Злая женщина врачам говорит: это всё концерт, Качалова - убийца, ее вина уже доказана, не слишком сильно тут старайтесь. Та лежит на полу, рядом с ней девчонка сидит. Злая женщина говорит: я тебя в душегубку за это отведу. И действительно, сунули ее в какую-то камеру без окон и вентиляции, обложенную кафелем, ни кровати там нет, ничего. Но уже вмешались другие офицеры, заведующая медчастью. Через час забрали ее из той комнаты.

Ну да, заведующая медчастью подтверждает: у Качаловой был гипертонический криз. Ну откачали ее как-то. Но, говорит: уже меры приняты, виновные наказаны, да.

А мотив простой: следствие пропустило все сроки продления, обманули прокурора, что Качалова с делом ознакомилась, по идее из-за пропуска сроков ее вообще по закону должны были освободить. А так она ни ходатайств, ничего не успела в прокуратуру заявить. Видимо, следствие нашло выходы на оперативницу СИЗО, а та решила надавить на Качалову. чтоб ошибочку это поправить. Такие вот дела. Суд присяжных будет у нее. Ну, посмотрим.